Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! [СИ] - Кристина Юрьевна Юраш

— Скучала… — прошептала я, потершись щекой об его ладонь, а потом подняла глаза на его лицо. — Да предлог искала… А тут как раз… Девка в лес забрела… Под елочкой сидит…

На меня смотрели очень внимательно. Казалось, что метель стихла, а вокруг потеплело настолько, что снег стал налипать на сапожки.

— Ты с ней поласковей, — прошептала я. — Что-то вроде, тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная! Она с тобой поговорить очень хочет…

— Что ты забыла в моем лесу? — послышался зловещий голос. Мы вышли из-за ели, а на нас посмотрел хомяк. — Звала? Чего в лес забрела?

— Не забрела, а привезли, — послышался голос из-за хомяка.

— Ишь ты какая! — послышался голос Елиазара. — И почто тебя в лес привезли?

— Сама попросила! Пожить у тебя хочу! Чтобы ты мне подарки дарил! Шубы да золото! — послышался голос хомяка. А я чуть не обмякла.

Давай, заведи себе гарем из снегурочек! Я быстро его выведу! Выводила людей из леса, и гарем я твой быстро выведу! Ты во мне не сомневайся!

— Ишь, чего захотела! — послышался голос Елиазара. — Кто ж тебя такому научил?

— Настенька всей деревне рассказывала да ларец показывала, дескать, ты их ей подарил! За то, что она у тебя пожила! Ее мать моя за подснежниками послала! А она вернулась в одеже дорогой с ларцом, златом-серебром набитым!

Напомните мне, когда я в деревне буду, свернуть одну шею! Это так, на случай, если забуду! А я не забуду!

— Значит, я ее мехами да ларцом одарил? — посмотрел на меня Елиазар. Его глаза сверкнули.

— Ага! Вон таким, что в снегу лежит! — припорошенная снегом варежка ткнула в ларец, заметенный поземкой.

В этот момент я поняла, что тут «Елиазарушкой, свет очей моих» не отделаешься!

— Вообще-то он мой муж! — заметила я, глядя на хомяка, в руках которой был пряник.

— И че? — в упор спросил хомяк, оценивая меня по каким-то своим критериям. В ее глазах читалось что-то вроде: «Жена — не стенка! Подвинется!»

— Мы не планировали никого заводить! — намекала я, пристально глядя на хомяка.

— Ну тогда просто дайте мне шубу красивую и ларцов побольше! А то вон к Настьке сватаются теперь все, кому не лень! А мне кукиш! — обиделся хомяк. — Меня мать из лесу только с ларцами и шубой ждет!

Так вот оно в чем дело!

— Хорошо, дам я тебе ларец… — произнес Карачун.

— Два! — кивнул хомяк.

— И шубу, — послышался голос Карачуна.

— Две! — снова кивнул хомяк. — Чтобы больше, чем у Настьки было! А то матушка скажет, чем я хуже Настьки-то? И побыстрее! А то мороз уже нос щиплет!

— Такого я не потерплю! Чтобы девица мне указывала, что делать… — начал Карачун, но я была уже тут как тут.

— Елиазарушка, миленький, — прошептала я, гладя его изо всех сил. Да ни одна гладильная доска не видела столько поглаживаний за раз! — Не серчай…

— Но так, чтобы красивей и богаче, чем у Настьки! Чтобы ко мне все свататься приходили, — вздохнул хомяк. — А то мамка меня на порог не пустит! Чем я хуже Настьки? А ничем!

— Это не она виновата… — прошептала я, глядя на хмурые брови Карачуна. — Это мать их виновата. Как только падчерица ларец принесла, видать, мачеха вокруг нее вертеться стала. Всячески обхаживать. А дочь свою на мороз не поленилась отправить, лишь бы тоже ларцы принесла! И я виновата тоже… Это я пожалела Настеньку… И ларец дала… Тот, что ты мне подарил… Жалко ее до слез стало. Смотришь, плакать хочется! Ты же тоже меня когда-то пожалел…

— И уже столько раз пожалел об этом, — послышался голос мужа. Я вздохнула, стиснув зубы. Нет, а как будто я счастлива от мысли, что весной от меня останется только лужица! И то хорошо, если останется!

— Будут тебе и две шубы, и два ларца. Только что и духу твоего в лесу не было! — послышался страшный голос. Прямо на хомяка две шубы упали! А в снегу сверкали три ларца!

Один из ларцов был мой. Елиазар посмотрел на меня хмуро, вздохнул и рассыпался снегом… Снег поднялся в огромный вихрь, закружился на поляне, а потом со свистом ветра пронесся над заснеженными верхушками елей.

— Обиделся, — проворчал Буранушка. — Впервые вижу, чтобы Елиазарушка обиделся.

— Крепко обиделся, — подтвердила волчица.

— На что? — удивилась я, слету включаясь в битву экстрасенсов. — За ларец? За то, что женой сделал? За то, что позвали его целых два раза за день? На что он обиделся?

— А поди ж его, — проворчал Буран. Волчица вздохнула. — Но сами бы это все мы не сдюжали! Что правда, то правда!

Мне еще обидчивое древнее божество в кошмарах не снилось! Обиделся он? А мне не обидно? Нет? Я планировала прожить долгую и счастливую жизнь! А вместо этого мне три месяца осталось! И мне теперь не к гадалке, мне теперь к синоптикам ходить, будущее узнавать!

— Слышишь, как мороз трещит! — проворчал Буран. — Злится он. Ты бы ларец обратно забрала и поставила, как ни в чем не бывало! Может, хоть тогда злиться перестанет!

— Да пусть обижается, злится, сколько влезет! — махнула я рукой. — Мне от этого ни холодно, ни жарко…

— Тебе-то  нет, а вот людей мороз пробирать начинает… Чуешь, как холодать начало. Еще недавно теплее было. А тут уже вон как! — вздохнул Буран. — Сейчас людей поморозит. И посевы…

— Люди-то тут причем? — удивилась я, слыша, как трещит мороз.

— А не может он силушку свою сдерживать! — пояснила Метелица.

— Ой, да ладно, — махнула я рукой. На меня тут, оказывается, столбик термометра опустился! Ладно, верну ларец, авось успокоится! Скажу, что отманивала ларцом! А отдавать не собиралась! И покажу, что в ларце было на самом деле!

Эта мысль меня успокоила. Нет, ну версия отличная! Сейчас позлится, отойдет, и узнает, что ничего я отдавать не собиралась! Обида — не идиотизм! Проходит.

— Так, красавица! — воскликнула я, глядя на хомяка. Живая? Живая! — Здесь ларец лежал в снегу! Где он?

— Какой-такой ларец? — послышался недовольный голос хомяка. — Не видала я ларца! Не брала! Кто брал — не знаю! Где положила, там и ищи!

С елки послышался странный звук. Словно кто-то тычет пластиковую кнопку, включая ее и выключая. А потом психует и «тыркает» ее в порыве отчаяния: «Ну включайся!!!» Звук плавно перетек в звук металлической посудной губки по сковороде. А потом повторился.

— Глухарь! — послышался вздох Бурана.

— Да какой глухарь! — возмутилась я, глядя на снег. — Тут и ежу